Европа на грани нервного срыва
По всему континенту отмечается экономический спад, а число молодых безработных растет. Не стоим ли мы на грани повторения катастрофы тридцатых?
Призрак бродит по Европе — призрак безработицы. По последним подсчетам, в государствах-членах Европейского Союза почти 25 миллионов безработных, что на два миллиона больше, чем год назад. Речь идет более чем о 10 процентах рабочей силы, а в некоторых странах ситуация намного хуже. Возглавляет список Испания, где безработных 25 процентов, за ней следует Греция (почти 23 процента). Особо страдают молодые. В Греции и Испании более половины трудоспособных граждан моложе 25 лет не имеют работы. В масштабах ЕС уровень безработицы среди молодежи составляет 22 процента. И нет признаков того, что эта тенденция к углублению кризиса замедлится.
Между тем, растет влияние неонацистских партий. В Греции появившееся ниоткуда движение «Золотой рассвет» получило на майских выборах в парламент 21 место, а на перевыборах, состоявшихся несколько недель спустя, — 18 мест, то есть почти 7 процентов голосов. Флаг партии — черно-бело-красный, как у НСДАП, со свастикоподобной эмблемой в центре («Золотой рассвет» отрицает какое-либо сходство и называет этот символ «греческим меандром»). Партия не только угрожала насилием депутатам парламента, выступающим против ее политического курса, но и причастна к многочисленным инцидентам с применением насилия по всей Греции. Во время предвыборной кампании телезрителей попотчевали сценой нападения пресс-секретаря партии на двух женщин-политиков во время дебатов в прямом эфире. «Мы очистим эту страну от грязи» — таким был лозунг их кампании в 2012 году.
«Золотой рассвет» — не единственная открыто неофашистская партия, получившая поддержку в последние годы. Основанная в 2003 г. партия «За лучшую Венгрию» использует флаг, напоминающий знамя движения «Скрещенные стрелы», которое было приведено к власти немцами, оккупировавшими Венгрию в 1944 г., и устроило резню тысяч евреев, так что даже полиция, занимавшаяся облавами на евреев для отправки их в Освенцим, жаловалась на количество трупов на улицах Будапешта. На всеобщих выборах 2010 г. появившаяся ниоткуда партия, ведшая кампанию под лозунгом «Венгрия принадлежит венграм», завоевала третье место, получив 16,67 процентов голосов. Она имеет тесные связи с военизированной «Венгерской гвардией», запрещенной в 2009 по предписанию суда, которое продолжает игнорироваться. Одним из пунктов ее политической программы является пересмотр Трианонского мирного договора, подписанного после окончания Первой мировой войны, по которому у Венгрии отобрали две трети территории, дабы создать жизнеспособные государства на руинах австро-венгерской империи. «За лучшую Венгрию» хочет вернуть значительную часть территории и порицает партии мейнстрима за то, что они не воспользовались крахом Советского Союза, распадом Чехословакии и балканскими войнами и не сделали этого в 1990-е годы.
Одной из самых явных отличительных черт ведущих представителей партии является антисемитизм. Недавно один из ее депутатов упомянул в парламенте дело об убийстве девочки-христианки накануне еврейской Пасхи 1882 г., по которому проходило 15 евреев. В конечном итоге они были оправданы, но депутат все равно заявлял: «в этом деле были серьезно замешаны еврейство и руководство страны».
Утверждается, что женщина-юрист, избранная впоследствии в Европейский Парламент по списку партии «За лучшую Венгрию», ответила на критику следующей обличительной речью: «Буду крайне рада, если те, кто называет себя «гордыми венгерскими евреями», займутся на досуге своими крошечными обрезанными членами вместо того, чтобы клеветать на меня. Такие как вы привыкли, что такие как мы встают по стойке смирно каждый раз, когда вы портите воздух. Соблаговолите признать, что теперь с этим покончено. Мы подняли голову и больше не потерпим вашего террора. Мы вернем себе страну».
Тревожные параллели
Хотя «<Золотой рассвети «За лучшую Венгрию» являются, вероятно, самыми крайними примерами партий, ставших частью мейнстрима, существует множество других признаков того, что экономический кризис способствовал росту популярности крайне правых по всей Европе. Во Франции Национальный фронт получил 18 процентов голосов на президентских выборах этого года. Его платформа в разное время включала в себя такие положения, как восстановление смертной казни, репатриация иммигрантов и введение таможенных барьеров, что означает, что он выступает за выход Франции из ЕС. Его многолетний лидер Жан-Мари Ле Пен, отец нынешнего лидера партии Марин Ле Пен, неоднократно называл Холокост «всего лишь эпизодом» истории Второй мировой войны.В 2008 году мэром Рима был избран Джанни Алеманно, которого толпа приветствовала криками «Дуче! Дуче!» и фашистским жестом.
Все это тревожно напоминает последнюю депрессию, которая поразила Европу в начале 1930-х и привела Гитлера к власти. Комментаторы не замедлили провести параллели. Национальное унижение подобное тому, которое, по мнению деятелей партии «За лучшую Венгрию», испытала Венгрия после Трианонского договора, претерпели и нацисты — посредством жестких ограничений, наложенных в то же самое время на Германию Версальским договором. Массовая безработица была чертой немецкого общества в начале 1930-х, а поддержка нацистов на выборах росла параллельно с уровнем безработицы. Нацизм также возлагал на политические партии мейнстрима вину за катастрофическое состояние экономики, а его динамичный характер оказался особенно привлекательным для молодежи — значительную часть его сторонников составляли голосовавшие впервые.
Территориальный экспансионизм, экономический протекционизм, нападки на права меньшинств, антисемитизм, насилие со стороны военизированных группировок и зажигательная риторика — все это было отличительными особенностями нацистской партии, равно как и многих других фашистских партий, возникших по всей Европе в межвоенный период. Похоже, в начале XXI века, когда экономический кризис поразил континент, они возродились с пугающей быстротой.
Нужно с осторожностью относиться к поспешным историческим параллелям. Прежде всего, невзирая на поверхностные сходства, положение в Германии в начале 1930-х сильно отличалось от нынешнего. Уровень безработицы был гораздо выше, составляя не менее 35 процентов трудоспособного населения, и, хотя такие цифры означали, что среди сторонников нацистов просто не могло не быть множества безработных, их реальным политическим голосом была Коммунистическая партия, которая во второй половине 1932 г. продолжала пользоваться все большей поддержкой избирателей, в то время как нацисты начали ее терять (их слабость была одной из важнейших причин, по которым консервативные политики считали, что могут их контролировать, и потому согласились на назначение Гитлера главой коалиционного правительства в январе 1933 г., что было одним из величайших политических просчетов в истории).
Безработица не является непосредственной причиной политического экстремизма. Как правило, она влечет за собой апатию. Наблюдавшие за жизнью Берлина в начале 1930-х годов отмечали, что молодые люди бесцельно катаются по кольцевой линии городской электрички, целыми днями играют в футбол в парках или тупо сидят дома. Для меньшинства выходом стала политическая активность, совмещенная с насилием, но это могло быть как справа, так и слева. В сегодняшней Греции многие безработные поддерживают динамичную новую коалицию леворадикальных сил СИРИЗА. Безработица и экономический кризис подтачивают базу центристских партий, как и в Веймарской республике, но, как и в те времена, они способствуют росту радикальных партий на обоих флангах, не только на правом.
Там, где процветает экстремизм, политическое насилие не заставляет себя долго ждать, а желание восстановить общественный порядок часто может сыграть на руку правым политикам, которые, как Гитлер, обещают покончить с хаосом на улицах, хотя изначально именно они, как и Гитлер, стояли за ним. Неудивительно и то, что на выборах 6 мая за «Золотой рассвет» проголосовала значительная часть сил афинской полиции — возможно, до 50 процентов.
Однако если взглянуть на страны, в которых крайне правые партии получают поддержку, быстро становится ясно, что корреляция с высоким уровнем безработицы не всегда очевидна. Где, скажем, неофашистские движения в Испании, стране с самой высокой безработицей и, что самое главное, одной из двух стран с самым высоким в Европе уровнем безработицы среди молодежи? Несмотря на то, что некоторые по сей день пытаются поддерживать воспоминания о Франсиско Франко, кровавом диктаторе, правившем Испанией в течение нескольких десятилетий после гражданской войны 1930-х годов, неофашистские партии ничтожно малы, а на всеобщих выборах 2011 года почти три четверти голосов получили две ведущие партии мейнстрима, представляющие правый и левый фланг.
С другой стороны, у Франции, где правые добиваются примечательного успеха на выборах, относительно низкий и довольно стабильный уровень безработицы, составляющий порядка 10 процентов. Более того, успехи Национального фронта на выборах начались до нынешнего кризиса; то же самое можно сказать о пост-фашистской политике Италии. В других странах по мере роста безработицы крайне правые партии начали переживать упадок, что демонстрирует пример БНП у нас в Британии.
Многое зависит от того, какое место в политической культуре занимает прошлое. История никогда не повторяется — прежде всего потому, что люди знают, что было в прошлый раз. Таким образом, они вносят поправки в свое поведение, чтобы не допустить повторения того, что в прошлом пришлось им не по душе. Наиболее очевидную форму это имеет в Германии, где неонацистские партии запрещены, а отрицание Холокоста объявлено вне закона. Уровень безработицы в Германии — один из самых низких в Европе, но даже если бы это было не так, усиление открыто неофашистских партий и их успех на выборах вызвали бы сопротивление большинства и, скорее всего, официальный запрет.
Там, где память о кровопролитном конфликте относительно свежа, как в Испании, желание не допустить его повторения очень сильно. По-видимому, огромное большинство греков — в том числе поддержавших СИРИЗА — хочет остаться в еврозоне, поэтому на последних выборах они голосовали за создание жизнеспособного правительства мейнстрима, а не обратились в сторону крайне правых. По-настоящему важны для людей не те вопросы, которые поднимают неофашисты, а насущные вызовы, связанные с урезанием зарплат, повышением налогов и сокращением рабочих мест в рамках мер жесткой экономии.
Поверхностный уровень
Крайне правые разбираются в истории не хуже других, а может быть, и лучше. Они понимают, как легко соперники могут лишить их политической легитимности, навесив на них ярлык нацистов. Все современные крайне правые движения или, по крайней мере, те, которые заинтересованы в приобретении сторонников, отвергают такие ярлыки, как «неонацисты» или «неофашисты» и адаптируются к условиям современной демократии — как минимум на поверхностном уровне.
Часто они дают избирателям двойной сигнал, с одной стороны, дистанцируясь в своих речах и программах от фашистского прошлого, а с другой — намекая на него в символике и публичных ритуалах. Важным элементом неофашизма является отвержение политической системы, на которую его лидеры возлагают вину за нынешний кризис, поэтому его привлекательность во многом объясняется протестными настроениями. А можно ли лучше выразить протест против парламентской демократии и политических партий мейнстрима, чем при помощи флага с символом, напоминающем о политической организации, вошедшей в историю своим отрицанием всего этого?
С другой стороны, насилие со стороны военизированных группировок, так характеризовавшее массовые фашистские движения в межвоенные годы, еще не проявилось в широком масштабе, а крайне правые партии больше не считают ежедневные уличные марши штурмовиков в форме главной политической тактикой. По сравнению с эпохой по окончании Первой мировой войны, когда казалось, что форму носит каждый второй на улицах большинства европейских стран, мы живем в преимущественно штатском обществе, и неофашизму пришлось к этому приспособиться.
В большинстве европейских стран неофашизм сумел адаптироваться, переключившись на другие вопросы и отказавшись от таких традиционных тем, как антисемитизм, территориальная экспансия, милитаризм и корпоративная организация экономики. Время от времени они просматриваются на заднем плане, но не являются для неофашистских партий главными пунктами политической программы. Почти для каждой из них центральную роль играет иммиграция, что порой смешано с утверждением христианских ценностей как противоположных исламским (как им далеко до немецких нацистов с их враждебным отношением к церквам) и гомофобией (этот вопрос для правых гораздо важнее, чем в 1920-е и 1930-е, и, возможно, является реакцией на осуществленную с тех пор легализацию гомосексуальности).
В то же время, иногда — как в случае Партии свободы Герта Вилдерса в Нидерландах — крайне правые партии, обвиняя во всех смертных грехах мусульман — независимо от того, иммигранты они или нет — утверждают, что представляют ключевые демократические ценности, такие как свобода слова, тем самым обращая принципы демократии против этих самых ценностей. Там, где исламисты могут требовать цензуры карикатур на пророка Мухаммеда, исламофобы способны завоевать поддержку народа, утверждая, что выступают за западные ценности толерантности и открытости. Поэтому неспроста партия Вилдерса называется Партией свободы. В то же время, Вилдерс демонстрирует свою подлинную сущность, призывая запретить в Нидерландах Коран, остановить строительство новых мечетей и прекратить всю иммиграцию из мусульманских стран.
Как писал главный гитлеровский пропагандист Йозеф Геббельс после падения Веймарской республики, «Одной из лучших шуток демократии навсегда останется то, что она дала своим заклятым врагам средства, при помощи которых была уничтожена». Важно, чтобы демократия в начале XXI века не позволила ослабить себя тем, кто не разделяет ее ценности, но цинично пользуется ее риторикой.
Исламофобия, судя по политической программе Партии свободы, тесно связана, помимо прочего, с враждебностью в отношении иммигрантов. Однако вопрос об иммиграции не стоит в Венгрии, где ее уровень минимален, поэтому «За лучшую Венгрию» направила свою враждебность на живущие в стране этнические меньшинства, прежде всего цыган, которых партия изображает виновниками роста преступности. В тех муниципалитетах, где позиции партии сильны, созданы отряды добровольцев для борьбы с «цыганской преступностью», последствия чего вполне очевидны. «За лучшую Венгрию» потребовала поместить цыган в «лагеря защиты общественного порядка» — иными словами, концлагеря. И все же для крайне правых венгерских националистов беды их страны объясняются прежде всего кознями международного либерального еврейства. Все эти излияния негодования не являются результатом какой-то исключительно высокой безработицы (в Венгрии ее уровень составляет 11% — что по нынешним европейским стандартам довольно скромно). Более того, в общем и целом молодые активисты и сторонники «За лучшую Венгрию» — это не безработные, лишившиеся средств к существованию, а представители образованного среднего класса.
Усиление венгерских крайне правых скорее является следствием внезапности и глубины экономической депрессии, в которой страна пребывает с 2008 года. До нее безработицы почти не было и царила атмосфера посткоммунистического оптимизма. Но, когда в экономическом коллапсе — более неожиданном и болезненном, чем в любой другой стране кроме Исландии — большинство граждан стало обвинять тогдашнее левое правительство, быстро начался поиск козлов отпущения.
День траура
К настоящему моменту консервативные партии мейнстрима сумели резко ограничить электоральный потенциал крайне правых, взяв на вооружение многие из их идей. В Венгрии правое правительство партии ФИДЕС отобрало хлеб у «За лучшую Венгрию», объявив о непризнании Трианонского договора и провозгласив годовщину его подписания днем национального траура. Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан продвигает идею «европейской стратегии в отношении цыган», а его новая, авторитарная конституция, вступившая в силу 1 января, провозглашает Венгрию христианской нацией и определяет брак как союз между мужчиной и женщиной. Кроме того, он гневно критикует вмешательство ЕС в венгерские дела. Все это как бальзам на душу избирателям, которые иначе могли бы встать под знамена ультраправых.
В других европейских странах, где центральным вопросом для крайне правых является иммиграция, правительства и оппозиционные партии мейнстрима лезли из кожи вон, чтобы ввести новые ограничения и похвалиться своим патриотизмом. Украдкой урезались гражданские свободы во имя войны с террором, что выбивало почву из-под ног крайне правых партий, которые считают демократию чрезмерно слабой и толерантной. История берется на вооружение как инструмент для создания замкнутого, агрессивного чувства национальной идентичности, которое слишком легко может переродиться в ксенофобию и более чем удовлетворяет требования радикальных националистов. Крупнейшей угрозой демократическим ценностям является не столько усиление неофашистов само по себе, каким бы опасным оно ни было, сколько то воздействие, которое оно оказывает на партии мейнстрима, толкая их в том же направлении.
Все эти тревожные тенденции подпитываются чрезмерно тяжелыми и ненужными мерами жесткой экономии, вводимыми в одной европейской стране за другой, будь то в рамках еврозоны или — как в случае Великобритании — за ее пределами. Похоже, мало кто сознает, что урезание государственных расходов сокращает спрос и вводит экономику в штопор, снижая налоговые поступления и подталкивая правительства к дальнейшему урезанию расходов.
В общих чертах именно это происходило в Германии в 1930-33 гг. Сегодня происходит нечто подобное, но иное: это новая угроза для новой эпохи. Нельзя сказать, что безработица непосредственно ведет к усилению фашизма. Социальный кризис, приведший к нынешним мерам жесткой экономии, имеет гораздо более широкие последствия. Компании терпят банкротство, банки лопаются, государственных служащих увольняют, зарплаты и пособия сокращаются, ослабевает сектор государственных услуг. Страдают не только молодые или безработные. Страдает общество в целом. Неудивительно, что усиливаются позиции политического экстремизма. Когда людей лишают надежды на будущее, они начинают искать козлов отпущения — в стране или за рубежом. А ненависть, порождаемая этим, очень легко может стать угрозой основаниям толерантной и демократической политической культуры.
Ричард Эванс — профессор истории Кембриджского университета